|
ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К СОЗДАНИЮ СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
Если спросить у греческих книжников: кто вам письмена сотворил, или книги перевел, или когда это произошло, - мало кто знает.
Если спросить, однако, у славян-грамотеев: кто вам азбуку сотворил или кто книги перевел, - все знают и ответят: святой Константин Философ, названный Кириллом, он нам азбуку создал и книги перевел, он и Мефодий, брат его, и живы еще те, кто их видел и знал. И если спросить, когда это было, знают и это и скажут: во времена греческого царя Михаила, и болгарского князя Бориса, и моравского князя Растицы, и блатенского князя Коцела, в 6563 году после сотворения мира.
Черноризец Храбр
В городе Солунь, что находился в Византийской империи, жили Лев и Мария, болгары по национальности. Лев занимал должность предводителя небольшого провинциального войска. Они были благоверными и праведными людьми, строго соблюдали все божьи заповеди. Родилось у них семеро детей. Седьмой, самый младший, был Константин Философ, рожденный в 827 году. Лучше всех он окончил Магнаврскую школу при императорском дворе Михаила III, где изучали грамматику, диалектику, геометрию, астрономию и другие «эллинские художества». На выпускных экзаменах Константин удивил остротой ума, широтою познаний и преподавателей, и гостей. Но тогда Константин почувствовал пренебрежение людей, которые должны были воплощать справедливость. Преподавателями в школе оставили бесталанных выпускников, а его послали библиотекарем к патриарху в храм святой Софии. Он пытался добиться справедливости, но споткнулся о свое славянское происхождение. Причина-то оказалась в его родителях, в женщине, которую он чтил, как святую, которая пела ему в детстве прекрасные песни на родном языке, которая научила его любить людей и ценить их не по рангам и званиям, а по душе - единственному мерилу на земле. Только теперь он понял многое о своей семье. Жизнь вторглась в его мир, заполненный дыханием пыльного пергамента, запахом красок, превратившихся в слова и мысли, в жития святых, в мудрые повествования, дошедшие к нам сквозь века, но под своим ровным каноническим строем сокрывших истинные законы жизни, которые он должен был постичь только теперь, с опозданием, и должен был выстрадать свою боль с такой горечью. Когда он все-таки стал уже преподавателем школы, любое, даже незначительное недоверие придворных разжигало тлеющий глубоко в душе уголек и причиняло острую боль. Только теперь Константину стало ясно, почему отец был всего лишь предводителем небольшого воинского подразделения, а не военным главой города. Ему не доверяли. В Солуни уважали отца, он всегда защищал честь своей должности и своего имени, ни разу не отказался подавить внезапно вспыхнувший бунт. Сколько раз он дрался со своими! Разве его смерти от ран им мало, чтобы перечеркнуть все подозрения и все недоверие к его сыновьям?
В 847 году на багдадский трон сел новый халиф. Правителей Византии тревожил страх: не готовит ли новый халиф большой поход? И решили они послать к нему молодого философа Константина, непобедимого в диспутах, - испытать красноречие и гибким умом проникнуть в намерения халифа. Константин поехал, чтобы защитить веру, способную сделать людей братьями, ибо земля одна и небо одно, и пусть бог тоже будет один. Любая рознь ведет к кровопролитию, к утрате человеческого в человеке. Константин вел диспуты так, что сарацинские ученые не могли скрыть удивления его познаниями. Мысль его летела, как орел, и была мудрой, как змий. Халиф пожелал навсегда оставить философа у себя, дабы он своей мудростью украшал его государство, но тот ответил: «Если бы звезды зависели от воли человеческой, они светились бы только в небе сильнейшего, но ведь это не так... У меня свое небо и свой путь». И пока одни искренне удивлялись его знаниям, другие со свойственным им коварством решали, как отравить его. Тот, кто протянул философу бокал, был столь любезен, что Константин заподозрил неладное. Он попросил у халифа разрешения поступить по обычаю своих предков: обменяться бокалами с тем, кто был любезнее всех, и поставил яд перед своим соседом слева, давшим ему бокал. Душа сановника ушла в пятки, но он взял себя в руки и пожелал не соблюдать обычая гостя, так как чтит законы и обычаи своих предков. Так и стоял бокал с ядом между Константином и его соседом, привлекая украдкой бросаемые взгляды сотрапезников. Бокал этот умножил славу Константина.
Победы молодого философа во дворце багдадского халифа имели немалое политическое значение. Престиж Византийской империи повысился. Вся столица вышла на улицы встречать Константина: глаза горели нетерпением посмотреть на него, руки - прикоснуться к запыленной одежде, знати хотелось присвоить его. Дорогу ему устлали цветами. Он победил! Затмил мудрейших сарацин и принес империи то, чего она до сих пор не имела, - ореол мудрости.
Молодость старшего брата Константина Михаила прошла в Брегале, провинции в Византийской империи. Михаил получил пост, который так и не имел его отец, благодаря высокому положению жены, знатной гречанки. Его заботой было наполнять казну императора. Постепенно Михаил понимает, что он является лишь рукой, которая держит меч, стегает бичом, ставит виселицы, карает смертью ради тех, кто привык только требовать. В его сознании зазвучал, как давняя забытая песня, наказ матери, который остался незамеченным среди тревог молодости, но, как зернышко, лежавшее где-то глубоко, теперь дождался времени прорастания: «Далеко отсюда бьет родник нашей крови, сынок... Не забудь, что мои глаза цвета высокого неба...». Михаил все чаще припоминал слова матери, взвешивал их на весах души, с каждым днем он все больше чувствовал, как возрастает их ценность, пока не пришло мгновение, и их вес не разорвал золотую паутину, опутавшую его, словно желтая повилика. Михаил вовремя понял себя и нашел силы разорвать цепи власти. Он решил посвятить жизнь поиску свободы, даруемой человеку вместе с рождением. Жена то и дело колола ему глаза своим высоким положением, только дети мешали махнуть на все рукой. Но внезапно налетела болезнь - дети умирали один за другим. Когда самая младшая Мария заснула вечным сном, в душе Михаила что-то сломалось, и он озлобился на жену, потому что та не разрешила отправить дочурку в горы на излечение. Михаил ушел из мирской жизни, постригся в монахи, приняв имя Мефодий. Монастырь святого Полихрона стал его истинным домом. Он понял, что человек может проживать и в тесной келье, важно жить большими мыслями и намерениями.
Прошло немало лет, утекло много воды. Все эти годы Мефодий думал о своих непросвещенных славянских братьях, и в тишине кельи родилась надежда создать для них письменность. Посеять семена просвещения на их большом плодородном поле и сделать их навеки бессмертными. Эти прекрасные замыслы неудержимо манили до тех пор, пока Мефодий не склонился над пергаментом: рука, привыкшая держать меч, падала без сил от пера, капля чернил засыхала на пергаменте, не дав ожидаемых плодов. Тогда он впервые решился попросить помощи у Константина - мудреца империи, мудреца города царей. Но попал в момент встречи Константина ликующей столицей и побоялся с ним поговорить. Решил, что слава - дьявольский соблазн, молодости ее не под силу одолеть. Константин вырос среди знати и успел вкусить отраву себялюбия. Мефодий оставил брату письмо, подумав, что если оно подскажет Константину дорогу к истине, то он, может, прислушается к голосу предков и разыщет брата.
Константин к этому времени уже понял, что не хочет быть орудием в руках сильных мира сего. В душе его родились стихи:
Как рвался я на диспут, как в спорах пламенел!
В искуснейших софизмах я рано преуспел.
Но видел я, сколь дорог им древний их Багдад
И как любовью к дому глаза у них горят,
Им родина - опора, непобедимый стяг...
А что же я такое? … И кто мне друг и враг?
Я разве византиец? Иль кесарь, может быть?
И как могу я кровь свою славянскую забыть?
К чему мне эта слава? И разве смысл в том есть,
Чтоб мне теперь сражаться за славу их и честь?
|
Он пришел в этот мир, чтобы оставить что-то после себя, но не для тех, которые всегда надеются на других, а для тех, которые своими руками строят города и которые сумеют оценить его по достоинству, когда получат для этого хотя бы некоторые возможности. Встречаясь с разными людьми, Константин убеждался: язык его дедов и отцов полноводен и многозвучен, целый океан людей ждет просвещения и книг. Он окончательно решил покинуть мир знати, где его душили притворство и фальшь. Письмо Мефодия оказалось кстати. Константин вместе со своими учениками, которые решили последовать за ним, отправился к брату.
Константин поселился у брата. Он превратил ночь в день, день - в ночь труда и дум о своем будущем пути. Из-под его пера один за другим возникали стройные ряды новой азбуки. Он уподоблял их то птицам в полете, то небольшому отряду воинов, которых должен привести к победе. До сих пор его жизнь была бесконечным восхождением к вершине. Добровольно он покинул долину, где росли горькие корни его знаний. Он пришел сюда, чтобы познать себя и создать большое творение, которое вернет его снова к людям. Азбука существует, но она может остаться рядом мертвых букв, если люди не потянутся к ней. Усвоив азбуку, Мефодий и ученики принялись за самое трудное - за переводы. Слово господне рождалось еще для одного народа, божественное учение пригодится людям, презираемым до сих пор, заклейменным жестоким словом «варвар». А в душе этого народа-варвара живут такие прекрасные песни, такие глубокие переживания, такие светлые человеческие чувства, что многие недруги могли бы позавидовать.
Родились первые страницы переводов. Священное писание впервые читалось на славянском языке! Вначале было слово! И слово наполнило келью сладчайшим звучанием. Ничего варварского не было в этом языке, он звучал мягко и приятно.
Константин создал две азбуки. Народ уже знал греческую азбуку, но написанные только греческими буквами славянские слова казались бедными и изувеченными. Поэтому для первой азбуки Константин взял несколько греческих букв и придумал только те, что должны были отражать характерные славяно-болгарские звуки. Но чтобы не дать византийцам возможность обвинить их в заимствовании, Константин создал вторую азбуку, которая полностью совпадала с первой по алфавитному составу и расположению, звуковому значению и названиям букв, но резко отличалась более сложной и вычурной формой букв. Он изучал письменности многих народов, прежде чем составить свою: армян, сарацин, израильтян, разных забытых и ныне живущих народов. Особенно нравились ему знаки авасгов (жителей Западно-Грузинского царства) - уж очень красивы на вид.
Братья создавали письменность для всего славянского народа, но, прежде всего, свои просветительские планы они связывали с Болгарией. Им было ясно, какие трудности их ждут. Примут ли их болгары как мирных сеятелей добра? Надо было вступить в борьбу с правителем Византии и с патриархом, чтобы отвоевать священное право славян иметь свой язык. Придется разрушить догму триязычия, по которой богослужение могло совершаться лишь на трех языках: греческом, латинском, еврейском. Их могут объявить еретиками.
И вот братья и их ученики вступили в эту борьбу. Они метались от одного моравского князя к другому в поисках защиты от немецких прелатов, обвинивших их в ереси; отбивались на тесной каменной площади в словесном поединке от венецианских святош; тщетно ждали благоволения папы. Лишения, физические и нравственные пытки, козни инквизиторов и предателей - все испытали на этом крестном пути братья.
Но вот не стало Константина, павшего в борьбе со злом и косностью, отравленный ядом, который действовал медленно, но верно. Это произошло 14 февраля 869 года в Риме. Перед смертью он пожелал постричься в монахи и принять имя Кирилл, с которым он и предстанет перед всевышним. Прежде чем закрыть глаза, он тихо произнес свой завет. Мефодий, весь превратившийся в слух, запоминал его последние слова: «Брат мой, мы в одной упряжке пахали одну борозду. Моей жизни приходит конец, и я скоро паду на ниву. Не оставляй учение, ибо с ним ты легче спасешь свою душу...» Он умирал и думал о спасении того, что дало смысл всей их жизни!
Мефодий стоял на коленях у постели брата и всем сердцем ощутил его последнее движение, но глаза не хотели верить, что все свершилось, что Философ не пойдет с ними, что не прозвучит его ясный голос и след от его шагов не укажет им дорогу вперед. Константин отправился в свое самое долгое путешествие, и глаза его не наслаждались теперь весенними цветами – они были освещены колеблющим светом восковой свечи, который напоминает нам о непрочности человеческой жизни. Нет, он должен жить! Он будет жить! Не может умереть тот, кто дал людям столько света и мудрости! Мефодий встал. Выпрямился. Как случилось, что брата уже нет? Страшная догадка поселилась в его сердце. Нечистой была рука этого города. Привыкший не давать, а только брать, Рим отнял самое дорогое – мудрость и свет славян. Но этот город ошибся в своих расчетах. Он забыл, что остался меч в виде креста, и меч сей – Мефодий! Пока он жив, он не оставит борозду на их общем пути! Мефодий троекратно перекрестился, и слова его прозвучали как удары тяжелых камней: «Клянусь именем славянских народов! Клянусь светом содеянного тобою, брат мой, что исполню твое желание! Спи и слушай, как все уста будут восхвалять твои письмена! Ты жил, чтобы возвысить людей, отныне они будут возвышать тебя!» Вся его оставшаяся жизнь была подтверждением этому.
После смерти Кирилла Мефодий был посвящен в сан архиепископа Моравии и Паннонии. Немецкое духовенство путем интриг, подлогов и доносов стремилось расправиться с ним. Мефодий был схвачен и заключен в темницу немецкими епископами. Там он провел два с половиной года. Епископы мучили его: посадили на хлеб и воду, заставляли стоять под открытым небом в мороз и дождь, стегали бичом из конских волос. Когда папа Иоанн VIII узнал об этом, то проклял немцев и приказал освободить Мефодия. Мораване изгнали всех немецких священников, которые жили у них, потому что поняли, что те не желают им добра и плетут интриги против них. Сырые немецкие казематы подкосили здоровье Мефодия, но укрепили дух и решимость ни перед чем не останавливаться во имя доброго дела. Клятва, данная у смертного одра брата, стала его опорой, помогла выдержать все пытки и издевательства. Защищенный ее броней, он оставался несгибаемо стойким, как одинокое, но могучее дерево, выдерживающее напор злобных вихрей. В его душе не угасал огонь борьбы, согревая сердце и поддерживая уверенность в том, что небесный судья обратит еще свой взор на него – мученика истины, радетеля о просвещении народов. Темень сырых каменных подземелий отнимала зрение, но свет, идущий от воспоминаний, защитил его, сделал еще более мудрым и чистым, как чиста горная вода, рожденная в ледниках.
В темнице у него было время обдумать все, что произошло. Он понял, что та же самая рука, которая схватила его и заперла в подземельях, погубила и брата. И чем больше немецкие священники старались сломить его дух пытками, тем больше крепло его убеждение в насильственной смерти брата. Они рассчитывали, что после кончины Философа его ученики разбредутся по белу свету, что посеянные им семена будут вытоптаны и выклеваны воронами времени и не дадут ни единого всхода, но они ошиблись. Мефодий встал во главе последователей Философа и продолжил его дело.
19 апреля 885 года не стало и Мефодия. Однако остались ученики. Без постоянной заботы братьев о том, чтобы их дело перешло в надежные руки, - оно, дело это, было бы обречено на гибель. Ученики, десятки учеников, сопутствующих Кириллу и Мефодию во все годы их жизни, полной борьбы, сотни учеников, рассеянных по всему миру, повсюду продолжающих то, чему они научились у своих ученых пастырей, - вот лучший залог бессмертия начертанных на пергаменте славянских букв, славянской письменности, славянской культуры. Знание передается от одного поколения к другому, иного пути у него нет. Необратимая, цепная реакция просвещения, света учености. Во всем подобные своим учителям, эти благородные ученики до дна испили чашу премудрости, даруемой не только книгами, но и тяготами судьбы, но и битвами на ристалище жизни.
Как продолжение жития Кирилла и Мефодия началось шествие кириллицы по славянским городам. Она то усложнялась, то упрощалась, как бы искала себя, и вот уже легла в основу нашего русского письма. «Девицы поют на Дунаи, вьются голоса чрез море до Киева...» - так сказал о единстве сознания и общности культурной жизни на территории от Дуная до Днепра автор «Слова о полку Игореве». И по той же причине, по долгу того же кровного родства голос Ярославны из Путивля «на Дунаи слышится...» Разговор о первой славянской письменности, о неразрывном духовном родстве всех славянских народов не может обойтись без упоминания об этом шедевре древнерусской литературы. «Поэт с большой буквы», как назвал автора «Слова...» Пушкин, слагал «песни» о своем времени и на языке своего времени. Он был вооружен азбукой, которую как бесценный божественный дар вложили ему в мозг и сердце два болгарских гения.
Шли годы, буквы эти, азбука эта - кириллица - реформировалась, приближалась к живой речи народов-братьев. Какие-то буквы были из нее исключены, форма других букв менялась. Великий Ломоносов установил новые принципы правописания русского языка, поднявшегося, словно огромное сказочное древо, из первославянского семечка. Но, конечно, жизнь азбуки на этом не закончилась. Шли годы, и вот произошло то, что предсказывалось в «Слове...». Ответный голос Руси, России был услышан на Балканах: в XVIII веке русский гражданский алфавит был принят за основу сербского и болгарского алфавитов. Так продолжалось славное житие самоотверженно посвятивших себя людям солунских братьев.
|
