Перевод Н. Гербеля

Перевод С. Маршака

Перевод А. Финкеля

Конечно, можно смело говорить, что все три произведения довольно похожи и про что-то одно. В принципе, даже без знания самого факта видно, что это перевод одного и того же стихотворения. Но так ли переводы похожи на самом деле? И если нет, то какие слова способны менять то самое понимание? Все три перевода построены по одному принципу, как и сам оригинал: первое четверостишье является, скажем так, вводным – оно обрисовывает картину и рассказывает о чем-то отвлеченном. О таком понятии как жизнь и смерть, о том, что умирая, мы оставляем что-то после себя. Второе и третье четверостишья рассказывают нам о ком-то, о герое произведения. А заключительные две строчки содержат некий призыв. Я попробую, разбирая стихотворения по этим частям понять, о чем все три перевода, а так же, в чем они различны, и какие слова эту самую разницу обуславливают.

Начну с рассмотрения первых четверостиший.

Первое, что бросается в глаза, так это то, что Гербель и Финкель ждут потомства, в то время, как Маршак отсылает нас к урожаю. Таким образом, у Гербеля и Финкеля с самого начала идет ориентировка на живых существ, с которыми мы в первую очередь связываем людей. Маршак же сделал акцент на урожае, что в принципе относится скорее к растительности. Конечно, смысл во всех случаях понятен: речь идет о продолжении жизни и цикле жизнь-смерть, но у Маршака образ более художественный, завуалированный под параллели между урожаем от лоз и законом жизни, его образ требует размышлений, проведения параллелей, но при этом, делает понимание о жизни и смерти более широким, распространяя его не только на живых существ, но и на все окружающее.

Так же такое понятие как жизнь у всех авторов отождествляется с красотой, причем ей и называется, но при этом, Гербель и Маршак вносят больше конкретики, используя такие фразы: «Чтоб в мире красота цвела - не умирала» и «Чтоб красота жила, не увядая». Цвела не умирала и жила, не увядая. Вот они ключевые слова, устроенные как противопоставление и отрицание, которые дают понятие о жизни и неизбежной смерти. А вот Финкель деликатно вроде бы и обошел такую вещь как смерть, сказав: «Чтоб роза красоты не увядала». Опять же, в принципе, путем додумываний и интуитивно понятно, о чем авторы говорят. Но Финкель немного смягчил свое произведение, сделав его не таким категоричным тем, что не произнес вслух такое слово как смерть, хотя и подразумевал наличие такового. Так же, если двигаться дальше и рассматривать, какие слова использованы, и на их лексическое значение, можно говорить о том, что Гербель более категоричен, чем Маршак: он продолжает играть на противопоставлениях. «Зрелая краса от времени увяла» - довольно прямое выражение, что снова же упоминает смерть, говоря, что зрелая краса (жизнь) увяла. А Маршак тем временем все продолжает твердить про розы и их лепестки. Да, это образное выражение, но все же, опять смягчает произведение, делая его более поэтичным, играющим на образах, избегающего таких прямых слов. Только вот нельзя не подчеркнуть вот какую деталь: Маршак сделал небольшой акцент на том, что речь его образна, и говорит он не о цветах в прямом смысле этого слова, используя глагол «жила», в то время как Гербель внес немного поэтичности и мягкости, упомянув глагол увядать, что больше все же применителен к цветам. Ну а Финкель, продолжает свою линию и старательно обходит упоминание факта смерти, говоря о зрелости, но ни в коем случае не об увядании этой самой красоты. Он словно дает намек, но не ставит в представлении читателя точку.

Ну и осталось рассмотреть вот какой интересный момент: в первых двух переводах мы сталкиваемся с таким словом как память. Что это по сути значит? А то, что человек хранит воспоминание, какое-то представление о том, что уже прошло, о том, чего уже нет. Опять же, в данном случае факт ухода и смерти более подчеркнут. Но в первом случае память хранят «ростки», а во втором «роза молодая». В принципе, молодая роза и так является ростком, но при этом всегда стоит обращаться к контексту. Так, Маршак и до этого говорил про розы, про их зрелость, про увядающие лепестки, а тут привносит в картину розу именно молодую. Все логично и понятно, образ получился целостным и завершенным, где понятие раскрыто на примере розы. А вот Гербель, что делал упор на более точных и менее образных фразах, добавил немного художественности образу, упоминая о ростках. Правда вот опять же, ростки и роза, хоть и молодая, подчеркивают нюансы: росток – прямой намек на зачаток жизни, на ее самое начало, в то время как роза – это уже родившаяся жизнь. Маршак не использует бутон розы, а именно молодую розу. Получается опять же некое мышление категориями: в первом случае смерть и рождение жизни, а во втором старость и молодость. Да, похожие понятия, подразумевающие друг друга, но все же еще не в разряде факта свершившегося. А вот в третьем переводе, читателя все больше и больше от факта смерти, делая больше упор на рождении жизни: так, в переводе Финкеля нет слова память, что неизбежно связывает с тем, что ушло, а так же использовано слово наследники, чего нет ни в одном, ни в другом случае.

Таким образом, можно проследить личное восприятие оригинала самим автором, при этом, отметив нюансы собственного понимания уже переведенного текста. Так, у Финкеля ярко рисуется образ о жизни и ее продолжении, которое выражается в потомстве, у Маршака через розу выражен образ старости и следующей за ней смерти, что когда-то, да наступит, но эти понятия компенсируются молодостью и ее возможностями. А вот Гербель наиболее категоричен, на мой взгляд, он упоминает смерть как факт, но при этом упоминает ростки, что являются приемниками ушедшей жизни. Довольно похожие картины, в общем-то, все об одном. Но тем не менее разные в деталях.

Далее у всех трех авторов можно заметить интересный переход, с помощью местоимения «ты», они переходят от разговора об абстрактном к конкретике, при этом оборачивая образ, что рисуют на самого читателя, заставляя нас отождествить себя с героем, примерить его роль лично. Только вот и герои у авторов вышли немного разными. В первом переводе это гордец-разрушитель, зацикленный на себе, но при этом, в своих разрушениях не жалеет ни себя, ни окружающих. Это выражается через такие фразы как: гордый взор, свой злейший враг, сам свой пыл в себе питает (какая поразительная концентрация местоимений, что подчеркивают ту самую зацикленность на себе самом), ты сам свой злейший враг, все сгубить. Довольно жесткие слова, имеющие яркую негативную окраску. Так же, нельзя не заметить противопоставления, что углубляют образ: голод, где должен быть избыток. Ясная картина уничтожения не только самого себя, но и всего, что есть вокруг. Но при этом, сам-то персонаж, не так уж и плох: лучший из людей, природы украшенье, вестник весны. То есть по идее, он должен же нести в себе свет и радость, красоту и счастье. Но в силу своей гордости и замкнутости в себе, что прямо упоминается, он опустошает все вокруг, неся одно несчастье: «хоронишь счастья сны».

Теперь посмотрим, какими словами пользуется Маршак, и каким герой получился у него. Тут уже не гордец, что так ценит себя, тут самовлюбленный человек, который растворяет себя же в этой любви к своему я. Это уже другой образ, который передан фразами: в свою влюбленный красоту, ей отдавая соки. Так же, мы видим противопоставление: обилье превращаешь в нищету, что дает понятие о деструктивных действиях персонажа, но все же, не так явно, не так четко, ведь Маршак не использовал указательные местоимения, что применил Гербель. Так что фраза «Свой злейший враг» в данном контексте принимает иной смысл, горя о разрушениях, направленных внутрь себя, но на окружающее в меньшей степени, ведь в отличие от первого перевода, тут нет местоимения «все» применитьльно к самим разрушениям. Вместо отсылки во вне во фразе «готовый все сгубить» к общему, к окружающему, Маршак сделал акцент на характере героя: «бездушный и жестокий», но при этом понимания деструктивности, направленной не только на себя, но и во вне – минимум. Что еще можно узнать о герое в переводе Маршака, каким представить? Он недолговечен, как и все в этой жизни – он прекрасен, он «украшенье», но именно «нынешнего дня», а не завтрашнего, к примеру. Он так же как и у Гербеля «глашатай весны», правда у Гербеля предвестник, но у Маршака есть прилагательное «недолговременно» применительно к весне, что снова подчеркивает тленность и самого героя. И этот герой «хоронит грядущее в зачатке», причем внутри себя, в то время как в первом переводе «сеет опустошенье». Согласитесь, разные образы: уничтожать что-то только рождающееся, не оставляя будущему шансов, и сеять опустошать округу – без избирательности, без таких явных прогнозов на будущее. Так же, в описании самого героя во втором переводе есть одна интересная фраза: «Соединяешь скаредность с растратой», которая добавляет понимание того, что при всей растрате сил, что брошены на любовь к своему я, на самом деле, делают его же все беднее, лишая того самого грядущего, что похоронено в зачатке. Мне кажется, что у Маршака получился уже иной персонаж.

Осталось теперь рассмотреть героя номер 3, того, что предлагает Финкель. Этот персонаж «привязан к собственным глазам», то есть так сильно зависит от своего я, что неспособен посмотреть на мир с позиции кого-то еще, что говорит об эгоизме и частичке самолюбования. Этот персонаж живет сам в себе, ему больше ничего и не надо, ведь свое пламя питает он сам. И это все влечет вред, что он наносит только «сам себе», никому и ничему больше, причем происходит это не от того, что он такой вот по природе, а вредит он именно «делами». При этом, образное выражение «И там, где тук, ты голод сделал сам», аналоги которого находятся и в других переводах, приобретает не такой прямой и конкретный случай, как в остальных случаях, оно воспринимается более образно что ли. Так же Финкель использует вот какие слова «теперь еще и свеж ты, и красив», применительно к герою. Смысл чем-то похож, что во втором переводе, но тут есть некая субъективность. Если такие фразы как «украшенье нынешнего дня» или же «Ты, лучший из людей, природы украшенье» у Гербеля более безапелляционны, подчеркивают неоспоримую красу, то тут говорится всего лишь о красоте и молодости, причем по сути молодость она всегда красива. Этот персонаж не так прекрасен, он просто молод и красив в этой своей молодости. Опять же, восприятие совершенно иное. Однако, и тут мы видим отсылку к весне, но уже без подчеркивания ее скоротечности или прекрасности, она «веселая», а вот герой «безмятежный», он словно и не думает о том, что ждет его впереди. Далее же Финкель использует глагол «хоронить», но не совсем так, как Маршак – конструкцией из местоимений «сам себя в себе» он подчеркивает, что действия героя направлены внутрь себя, при этом они не несут особого урона окружающему миру, что делает картину не такой двойственной, как у Маршака и не такой катастрофичной, как у Гербеля. Так же, нельзя не подчеркнуть, что Финкель, как и Маршак вводит понимание жадности героя, правда в одном случае существительным «скаредность», а во втором «скупость» и «скряга». Но у Марашака есть слово растрата, что говорит о трате сил героя в своей деятельности, в то время как в третьем переводе нет ничего подобного. Тут мы видим скрягу, но «нежного», что формирует довольно странное ощущение относительно самого героя, а так же нет ни слова про растрату, только сильнее подчеркнут урон, что герой себе наносит – «От скупости беднеешь».

Как мне кажется, у трех переводчиков получились три разных и уникальных героя, имеющих общие черты, но все же их характер, их жизнь и причины такой жизни разные. В каждом есть что-то уникальное, что-то отличное от других, что после такого разбора вряд ли можно сказать, что речь идет про одного и того же человека. И такая разница формируется нюансами, разным подбором слов, что несут особое, уникальное, индивидуальное значение, отражаясь на итоговом целостном образе. Думаю, можно делать вывод о значимости каждого слова и его смысла в тексте, ведь даже небольшие отличия в используемых словах порой способны внести в смысл нечто новое и сделать вроде и одного в оригинале героя таким разным…
Попробую еще раз в этом убедиться, разобрав последние 2 строчки каждого перевода. Что мы видим?

(Хоть) Пожалей (мир), Жалея (мир), Жалея (мир).

И тут меня ждет новое открытие: изменение глагола повелительного наклонения на деепричастие, мы имеем совершенно иной смысл фразы: в первом случае это призыв пожалеть, а у Маршака и Финкеля как неоспоримый факт – герой и так жалеет мир. Вот какой сюрприз может преподнести иная часть речи. Получается, что и они влияют на смысл, вместе с лексическим значением – все дело в том, как использовать слово. Но только ли на смысл влияют использованные части речи? Нужно будет обратить на это внимание, но только после того, как закончу разбор с лексическим значением. Так что снова обращаюсь к переводам.

Упасть ему (миру) не дай, Земле не предавай, Грабителем не стань.

Так же, разные слова и совершенно иные смыслы. Но вот Гербель и Маршак в чем-то схожи, но только частично. Маршак просит не предавать земле, то есть не опускать, не бросать, не хоронить, в то время как Гербель простит не давать упасть, подчеркивая не только то, что в силах героя держать и не предавать земле», а именно то, что от него зависит этот самый мир, который упадет, если все так и будет продолжаться. То есть в одном случае речь о том, что человек что-то делает или не делает, в следствии чего предает земле, хоронит, а в другом случае, от героя требуется не только «не предавать», но еще и не давать упасть, то есть поддерживать. Прямая отсылка на постоянное поддержания, и усилия, которые нужно будет приложить. А вот Финкель использовал существительное «грабителем», подчеркивая не столько факт, сколько последствия от урона, что может быть нанесен. По-моему, в этих фразах очень ярко отражена разница в понимании переводчиками оригинала, что выражается в совершенно разном выборе слов, и как следствие разном смысле всей фразы.

Ну и рассмотрю заключительные строчки, которые так же разнятся, причем довольно сильно. Возьмем первый и третий переводы, где использованы глаголы «не пожирай» и «отдай». Совершенно разная направленность. В первом случае видим призыв не уничтожать хотя бы, не вносить деструктив, а во втором отдать – поделиться, что-то сделать во благо. Ну а Маршак завершил урожаем, с которого начал.

В итоге, вроде бы такие похожие с первого взгляда, но разные в подборе слов переводы, приобретают разные смыслы в моем понимании как автора. Так, Гербель рассказывает о гордом человеке-разрушителе, что не жалеет не только себя, но и целый мир вокруг, а сам переводчик уже словно и поставил крест на нем самом, прося пощадить хотя бы мир. Маршак же нам рассказывает о герое, влюбленном в себя, тратящим на это все свои силы, что вредит в большЕй степени самому себе, но при этом, не давя никаких шансов будущему расцвести, словно та самая молодая роза. Но последняя строчка дает понять, что для него не все потеряно, если он прислушается. А вот у Финкеля я как читатель вижу крайне эгоистичного персонажа, что влюблен не столь в совой красоту, сколько в принципе в свое собственное я. О красоте тут речи и не идет. И он наносит себе вред, но не потому что он такой, а потому что он себя ведет соответствующим образом, о чем и говорят его дела. Время пройдет, и он может остаться ни с чем, если не послушает последнего предостережения и наставления: перестать жить в себе и для себя, поделившись чем-то с этим миром, а не становится тем, кто этот мир «ограбит».

На мой взгляд, разное вышло восприятие перевода одного и того же произведения, что можно смело говорить о важности лексического смысла слов и об их влиянии на понимание смысла текста. Я на примере убедилась, как разные слова, использованные при переводе одного произведения, выбранные на основе личного индивидуального понимания переводчика, отражаются на итоге, заставляя читателя по-разному воспринимать прочитанное. И этот факт еще раз подчеркивает не только важность того, какое именно слово ты используешь, но еще и то, как ты понимаешь то, о чем говоришь. Ведь разное понимание – причина использования различных слов. И в данном конкретном случае, все это привело к появлению трех довольно разных по своему смыслу произведений. Но так же, не стоит и забывать, что это мое личное и индивидуальное восприятие, у другого человека оно может быть совсем иным. Что еще раз заставляет убедиться меня в уникальности такого явления как слово, что по сути для каждого свое собственное, зависящее от личного понимания и мировосприятия.

Но не стоит забывать, что стихотворение – это не только смысл, но и определенное впечатление, что оно после себя оставляет, определенный настрой, нечто неуловимое, на уровне ощущений, что так же сказывается на понимании и восприятии текста. А вот за это, на мой взгляд, отвечают не только конкретные слова, но и части речи, что использованы. Попробую оценить переводы и с этих точек зрения.
В переводе Гербеля очень много существительных, глаголов, а так же местоимений, часто личных и указующих. Он отдает им предпочтение, используя при этом меньше прилагательных, что так свойственны поэзии. Более того, часто те немногие прилагательные, что можно встретить, поставлены в превосходную форму, это добавляет ощущение крайностей, что укрепляет смысловую нагрузку текста. Обилие местоимений заставило лично меня от строчки к строчке примерять образ на себя, что под конец я уже начала отождествлять себя с героем. А вот множество глаголов и существительных, создают ощущение некой точности, категоричности, картина нарисована очень полно, она обширно освещена. Да, без лишних уточнений и подробностей, но все же, такой образ как-то более яркий и четкий, стремительный, весь процесс, что описывается переводчиком, прям таки и стоит перед глазами. Соответственно, этот перевод ярче переживается и воспринимается, он более жесток и бескомпромиссен, он создает впечатление того, что все уже сделано, ничего не вернуть, но все же, есть возможность хоть что-то поправить.

У Маршака так же можно увидеть довольно много местоимений, что образ как-то передается и на читателя, но все же не так сильно и ярко. Так же можно встретить много существительных и глаголов, но особо в глаза бросаются причастия и прилагательные. Они добавляют описанию, художественности, каких-то уточнений, но при этом есть жертва частью действий, что образ уже не такой динамичный, но более глубокий. Более того, через причастия в сочетании с местоимениями, весь этот образ как-то замыкается, но уже не столько в смысле отождествления себя с героем, как это было в первом переводе, а в смысле замыкании героя на самом себе как таковом. Это поддерживает тот смысл, что автор вкладывает в свой перевод.
А вот у Финкеля я заметила преобладание существительных и глаголов, что снова же вносит некую конкретику. Но все это гармонично разбавлено прилагательными, местоимениями, причастиями, а так же наречиями. Создается впечатление некой балансировки: как обилие существительных и глаголов уравновешивают иные части речи, умело вписанные в текст, что не вызывает ощущения диссонанса, так и само стихотворение получилось очень балансирующим, но целостным, уравновешенным, без крайностей, хотя и на грани их. Такой подбор частей речи и умелая игра с ними очень подходит и смысловой нагрузке перевода. Однако, надо отметить одно место, где наблюдается повышенная концентрация местоимений: «Собой самим свое питаешь пламя». И это место действительно как яркая вспышка в таком гармоничном переводе, что создает ощущение некой неправильности, что выражается в такой замкнутости на себе самом, что отражено в смысле.

Таким образом, в своей исследовательской работе, я пришла к выводу, что слово, а точнее его понимание – всегда уникально и индивидуально. Все это отражается на том, какие мы слова используем, и как понимаем уже сказанные, использованные слова. А богатство и разнообразие русского языка влечет за собой множество интерпретаций не то что одного и того же объекта (в нашем случае это оригинал произведения, пропущенного через призму личного понимания, что вылилось в такие похожие, но разные в деталях произведения), но и одного и того же слова (ведь не факт, что читая произведения кто-то другой, он поймет написанное так же как и я). Но при этом я убедилась, что любой текст, будь он стихотворный или прозаический – это целостная система, что состоит из множества, на первый взгляд мелочей. Я убедилась в том, что та или иная часть речи в случае, если преобладает в тексте, сама способна создавать особую атмосферу, формировать неуловимое ощущение, которое не так-то и просто описать теми самыми словами. Так же я на примере увидела, как важно, в какой части речи отражено то или иное слово: так, глагол в повелительной форме дает предпосылку к действию, а то же слово в форме деепричастия говорит о свершившемся факте. Я увидела особую роль прилагательных, что поставлены в превосходную форму, а так же те неуловимые штрихи, что они вносят в текст.

Так что в итоге я пришла к выводу, что конечно, в первую очередь смысл текста формируют слова и их лексическое значение, которые в свою очередь являются так же отражением чьего-то понимания слов первоисточника, причем не факт, что я, читая переводы, пойму смысл именно так, как он был заложен автором. Но поразительно, как с помощью различных слов (причем порой разница кроется в нюансах), можно изменить общее восприятие текста, сделав перевод одного и того же стиха таким разным в глазах конечного читателя. Только не стоит забывать, что текст – это целый организм, полный всяческих деталей, без которых он просто не сложится. Тут важны и части речи, и наклонения глаголов, степени прилагательных, вид местоимений, что использованы, и многое-многое другое. И если мы начинаем в том или ином тексте что-то менять, переводя, к примеру, глаголы в деепричастия или меняя их форму, мы неизменно изменяем и сам текст, что приобретает уже иные нюансы.

Спасибо за внимание!