Здравствуйте, профессор! Вот какую историю я вам расскажу, было следующее.
— А когда язык лёгкий? — пристала я однажды к Исту. Уж очень меня этот вопрос волновал. С одной стороны, дело, конечно, неопределённое, а с другой... часто о лёгкости говорят. И, что важнее, оценки оказываются схожими. Какая-то книга для многих лёгкая, а сквозь страницы другой читатели продираются, будто сквозь густые заросли. Значит, хоть неопределённость есть, но объяснить, почему язык бывает лёгкий, а бывает не очень, тоже можно.
Ист ответил мне, что лёгкость языка — термин ненаучный. Это зависит от настроения, от того, насколько близки мысли, каков собственный опыт. Разные люди могут найти одну и ту же книгу то такой, то этакой.
Подобный пример я помню. Читала отзывы на «Имя ветра», и в них, с одной стороны, было признание того, что автор хорошо владеет словом и его можно читать не отрываясь, настолько яркие возникают образы. Другие читатели морщились от такого стиля, говоря, что автор слишком растягивает сцены и пишет скрупулёзно до мелких неинтересных деталей. Кому-то хочется красивых описаний, кто-то желает стремительных событий.
Однажды Дарк читал мои лекции и сказал примерно следующее: они тяжеловаты, потому что многое можно оттуда убрать, не потеряв значение, часть длинных предложений сократить или разделить на два. Я с ним была согласна, потому что и сама порой чувствовала, что некоторые фразы чтение тормозят.
А из чего книга состоит? У неё есть не только страницы, буквы на белом фоне, иллюстрации, обложка, но и душа у неё тоже есть. Мы зачастую не видим этих самых страниц и букв, если глубоко погрузимся в чтение; перед глазами мелькают образы, действия, разворачиваются сцены — книга переносит в такие далёкие места, куда пешком в реальности и не дойдёшь. Вот эта дорога настолько прямая, насколько лёгок её язык. Но, конечно, прямота определяется не тем, есть ли асфальт, а тем, сколько на её пути попадается тех, кто идти помогает или мешает. Представим: когда мы идём по тропинке чтения, на пути могут попадаться разные существа, духи; птичка поможет пройти лёгкой незаметной тропинкой, заросли-сорняки по бокам тропы будут хватать за ноги, и тут пока освободишься, пара дней пройдёт — та пара дней, которую придётся потратить на чтение особенно сложных эпизодов текста. Конечно, со временем можно узнать эти неприятные растения поближе, понять их поведение, уяснить, как с ними себя вести, и вот тогда уже тропинка чтения окажется куда как легче — так с опытом человек может читать всё более сложные тексты.
Изучить тропинку чтения я и предлагаю в этой курсовой.
Глава 1. О жителях языка
Мы сейчас обращаем внимание на художественный стиль, который, впрочем, всегда может содержать вкрапления и официально-делового, и научного, и других стилей. Например, включать в художественное произведение документацию (детектив, в котором выложены протоколы заседаний в суде), публицистику (скандальная статья главного героя-журналиста) и т.п.
Но в основном художественное произведение — это описание мест, характеров, помещений, чувств, диалоги и монологи, где надо внимательно смотреть, что и сколько используешь. Вот мы и посмотрим, какие элементы будут мешать, а какие помогать.
Условно скажем, что в языке есть обитатели разного происхождения, которые помогают или мешают двигаться по тексту. У нас самыми ощутимыми будут существа из фонетики, лексики, синтаксиса.
Звуки — это нечто воздушное, эфемерное, но ощутимое. Ощутимое настолько, что при скоплении грубых звуков, то есть согласных, фразу прочесть тяжело. Они бестелесны и свободно летают, это духи языка.
Синтаксис — это сама книжная тропа, и от синтаксического строения зависит, насколько она будет прямой или запутанной. Но синтаксис к тому же выращивает по бокам этой тропы разные растения.
Есть в языке разные животные и существа. О некоторых мы знаем хорошо, они понятны и красивы. О других не знаем совсем ничего. Третьи предстают этакими чудищами. Это, конечно же, слова, то есть лексика.
Но отделять этих существ друг от друга и от остальных разделов языка (морфологии или, скажем, стилистики) не совсем правильно — они смешаны.
И вот, от поведения духов, растений, животных и самой тропы будет зависеть, насколько легко мы пройдём по тропе чтения. Книжные обитатели могут относиться нейтрально, могут помогать, а могут мешать. Рассмотрим подробнее, кто что может.
О духах языка
Недаром в языке имела место быть тенденция к возрастающей звучности. Слог строился определённым образом: каждый последующий звук был по звучности таким же или выше. Глухой согласный — звонкий согласный — сонорный — гласный. Слоги всегда оканчивались на гласный, как самый звучный. В начале слога не мог стоять сонорный, после которого, скажем, стоял глухой звук. Такая тенденция возникла стихийно, и если что-то ей не подчинялось, она так же стихийно меняла облик слов. Значит, нам природой легче произносить сочетания звуков градационно, от слабого звука к более сильному. Причём согласных в это случае очень редко бывает четыре, довольно редко три, две гораздо чаще. Даже сейчас, когда у нас то там, то тут встречаются закрытые слоги, эту тенденцию обнаружить можно. (надо заметить, что звук [в] находится в особом положении.)
Таким образом, в приятном тексте звуки тоже будут стремиться к расположению градационному. Не всегда, но преимущественно. Это надо учитывать при соединении слов, избегать неблагозвучия: скопления гласных звуков и согласных. Здесь подтверждается мысль Ломоносова, который велел «обегать непристойного и слуху противного стечения согласных», потому что они «язык весьма запинают». Осторожно стоит обходиться с приставками и суффиксами. Они часто имеют постоянное звучание, прикрепляются к основе, и если в основе и приставке скопление согласных, то слово получится не очень хорошее с точки зрения фонетики: «контрпредставление», например. Следить нужно за повторами слогов, а также за непреднамеренными рифмами. В поэзии они нужны, но в прозе зачастую выглядят комично, и такая фраза привлекает ненужное внимание, останавливая процесс чтения.
На скорость чтения влияют не только стоящие подряд звуки, но и в общем — когда они разбросаны по тексту. Аллитерации и ассонансы иногда выступают как стилистическое средство, но употреблять их надо с осторожностью. Может возникнуть случайная аллитерация, например, при использовании причастий с одним и тем же суффиксом. О таком случае писал Горький: «... у него [языка] есть свои недостатки, и один из них — шипящие звукосочетания: вши, шпа, вшу, ща, щей. На первой странице рассказа вши ползают в большом количестве: "прибывшую", "проработавший", "говоривших", "прибывшую". Вполне можно обойтись без насекомых». Даже мысленно язык читателя начинает запинаться и спотыкаться о такой текст. Вот влияние духов-паразитов.
Голуб в «Стилистике русского языка» говорит, что благозвучие в целом субъективно и зависит от каждого конкретного языка. Если языку непривычно сочетание, носители записывают его в неблагозвучные. Таковы многие иностранные имена, названия и другие слова. Их сложно выговорить: хиджра, Нискоуори, Папаиоанну (опять же, из примеров Голуб). Этих духов можно назвать духами иностранщины, и нередко их стоит заменять русским словом, если имеется эквивалент.
По утверждению Голуб, важно учитывать степень плавности интонации, чередование длинных и коротких слов. Плавность интонации задаётся синтаксисом, но выражается звучанием, даже если читаешь про себя. Тем не менее, интонации мы будем касаться именно при разговоре о синтаксисе. Краткость и длина слов, безусловно, влияют на законы звучания. У каждого слова есть ударение, есть безударные гласные. Вспомним, как транскрибируются слова: если после ударения есть много слогов, то большинство гласных редуцируются в Ъ или Ь, то есть их почти совсем не слышно. Как следствие, возникает скопление согласных, которые ещё попробуй выговорить. Одно длинное слово — ничего, два, три длинных слова — уже язык заплетается.
Это, конечно, не все духи языка, которые могут встретиться — мало ли, сколько их. Но это одни из самых существенных и просто интересных. Как видим, это не сами звуки, а сочетания звуков. Сами по себе звуки нейтральны, но объединяясь, они получают новые свойства.
Языковая флора
Синтаксис. По моим впечатлениям, именно он сильнее всего может тормозить чтение. Недаром говорят, что длинное предложение надо уметь строить. Длинное предложение наверняка насыщенно и сочинительными, и придаточными частями, причастными и деепричастными оборотами, пояснениями, однородными членами и многим другим. И вся эта громада должна быть связана, потому что один член предложения всегда зависит от другого. При этом надо придерживаться некоторых правил: не допускать излишних инверсий, не разносить слишком далеко связанные члены, не отрывать подлежащее от сказуемого каким-нибудь оборотом (иногда можно, но чаще это мешает). А учитывая, что писатель часто не может оценить написанное тут же, длинные предложения могут породить немало недоразумений. Их надо делить на несколько или же чётко следить, чтобы всё было понятно, лучше.
Тема и рема. Тема — это то, что мы уже знаем, а рема — то, что должны узнать нового, и оно часто вытекает из темы. В тексте должно быть соразмерно старого и нового. И вот темой будет это самое старое, а рема — уже что-то новое. А если новое превращается в старое и повторяется, повторяется, то его стоит удалить, дабы не заграмождало текст, иначе он становится вязким и скучным, и вот это, пожалуй, один из главных показателей тяжести текста.
Оборванные предложения. Тут текст может быть как лёгким, так и тяжёлым, но предложения, которые не заканчивают мысль, сбивают настолько, что иной раз приходится возвращаться и следить за мыслью, но неизменно терять её.
Непоследовательность текста. Любой текст обладает структурой, а если в структуре разные уровни информации, примеры и исключения перемешать, никогда не разберёшься. В тексте произойдёт то же самое, если начнёшь описывать местность, ни с того ни с сего перейдёшь на мысли второстепенного персонажа, потом главный герой внезапно куда-то идёт (причём не на эту территорию, зачем её вводили вообще?) Таким образом, мысль должна логически быть завершённой.
Канцелярщина. Специфика её, если говорить о лексике, в использовании нескольких слов там, где можно было бы обойтись одним. Чаще всего это отглагольные существительные, застывшие глагольные формы типа «имеет место быть», страдательные причастия.
Нора Галь много примеров привела того, насколько лучше смотрятся неканцелярские фразы: вместо «Большую помощь мы оказываем детской площадке...» — «Мы помогаем»; вместо «Я ведь почему спрашиваю, ты же сам вчера ставил вопрос о солке огурцов...» — «сам вчера спрашивал, будем огурцы солить?» (второе исправление уже от меня исправила уже я).
Пожалуй, официально-деловой стиль больше любых других вредит художественной речи, больше всех остальных утяжеляет её. Его фразы длинные, неповоротливые, блеклые, казённые. Часто их используют, чтобы придать словам якобы важности. И, как заметила та же Нора Галь, мы настолько привыкли к канцеляризмам, что и сами не замечаем, когда их говорим. Не экономим слова.
Вторая опасность таких фраз — они не образные. Под их тяжестью любая картинка сминается, и читатель еле идёт по своей тропке чтения. Такие фразы убивают интонацию и экспрессивность, и полезны только в случаях, когда сказаны с иронией.
Предложения восклицательные или такие, где использованы стилистические средства (например, параллелизм, градация) зачастую делают текст легче, потому что образуют ритм. Ритм можно уловить очень быстро, и тогда он ускоряет чтение.
Фауна языка
В мире языка обитают свои, порой странные, виды животных и разные существа, они же лексические средства.
Посмотрим на лексику, которая употребляется ограниченным кругом людей. Термины, жаргон, диалектизмы... они в тексте уместны оттого, что каждый раздел по-своему колоритен. Например, термины позволяют сориентироваться в рабочей или научной среде, если там действует главный герой. Нам ведь нужно понимать главного героя, думать как он. Однако в художественном произведении термины надо использовать с осторожностью, потому что понимать узкоспециализированные слова будет не каждый, следовательно, чтение затруднится. Надо видеть, в каком объёме термины можно добавить (интуитивно), а также подумать, как их представлять: то ли давать пояснения, если это важно для сюжета, то ли вкладывать в уста героев, чтобы показать их профессионализм в данной сфере. Термины могут быть важны по смыслу и служить просто для атмосферы. В первом случае надо разбираться в их значении, во втором это не обязательно.
Противоположный край — жаргонизмы. Это такие слова, которые используют люди определённого возраста, находящиеся на определённой (не очень большой) территории. Небольшая территория — собственный двор и т.д. Жаргонизмы часто эмоциональные. Но таких слов нет в словарях, точнее, словари жаргонов не настолько распространены, как словари терминов и тем более общеупотребительные. Лексика здесь непостоянна, старые слова быстро забываются, а новые изобретаются.
Несмотря на то, что лексика эмоциональная, мы не всегда это сможем уловить, разве что взглянув на суффиксы или определив по тону.
Жаргон использовать надо ещё с большей осторожностью. Всяческие бибизяки, бандяки, бодяги — тут уж и значения не разберёшь. Будет его много — большая часть читателей ничего не поймёт, а легкомысленность, которой веет от этой группы слов, произведёт впечатление не очень приятное. Эти слова оставляют в тексте привкус фамильярности, расхлябанности, в некоторых случаях наглости, зачастую — бескультурья.
Диалектизмы бывают разные, это не всегда новые слова, скорее общеупотребительные, но искажённые: «собе» вместо «себя» и прочее. Они хороши тем, что понятны, но в то же время говорят о том, что дело идёт не в привычном месте, а в каком-то, возможно, далёком, глухом. Использовать диалектизмы куда сложнее, чем слова из прочих групп — именно потому, что изменяются слова по определённым правилам, причём в разных диалектах по-разному, и если не уловить принцип, можно наделать ошибок.
Так и любая другая необщеупотребительная лексика хороша в небольших объёмах и с чёткой целью. Конечно же, смотря на какую аудиторию текст рассчитал.
Стоит ещё остановиться на конкретности или абстрактности лексики,. Айн Рэнд в любопытной книге «Искусство бестселлера» писала, что хорошая книга — это та книга, в которой может быть выражена тема как абстрактная идея, которая пронизывает всё произведение, но эта абстрактная идея должна быть показана через конкретику, через описание действий, предметов. Лучше использовать гипоним, чем гипероним. Гипероним — более общее название предмета (например, обувь), гипоним — более конкретное, по сравнению с гипонимом (например, сандалии).
Животное взаимодействует с животным —> котёнок играет с щенком —> маленький сиамец прыгает за хвостом лохматого дворового щенка.
Как видно, добавилось много прилагательных, а прилагательные очень конкретизируют понятия. «Прыгает за хвостом» распространяет простое «играет», показывая, как именно играет, тем самым не просто понятие называет, а создаёт образ. Можно было бы сказать о котёнке что-нибудь вроде: «А вот и он... с белой шёрсткой, ушки торчком, глаза голубые-голубые, коготочки выпускает, и тут — р-раз! — прыгнул этот маленький сиамец, решив словить собачий хвост». Но, конечно, бесконечно конкретизировать тоже нельзя, это будет слишком длинно, и картина распадётся на тысячу деталей, друг с другом не связанных.
Слова бывают разной экспрессивности. Есть сухие, есть обыкновенные, а есть очень эмоциональные. Первые делают текст тяжёлым, последние — лёгким. И с теми и с другими надо уметь не переборщить, потому что сухие слова в большом количестве (термины, официальные высказывания) сделают текст чуть ли нечитаемым, а эмоциональные в большом количестве — слишком легкомысленным. В пропорции «сухие — общие — эмоциональные» больше всегда должно быть общеупотребительных слов, а сухих и (или) эмоциональных по чуть-чуть.
Глава 3. По книжным тропам
В этой главе мы прогуляемся по книжным дорогам и закрепим теорию, которая была выше. Надо заметить, теория эта очень неполная. Книжные дорожки гораздо разнообразнее, и если хотя бы примерно знаешь, куда смотреть, обязательно найдёшь что-нибудь новое. Здесь можно импровизировать.
Ещё надо заметить, что во время чтения никаких тропок не замечаешь, замечаешь либо картины, которые рисует автор, либо страницы и буквы на них, если несильно увлёкся. В этот момент обитатели языка только чувствуются: повышенным интересом, скукой и т.д. А рассказать, что именно была за тропа, можно только после чтения.
Первая книга, попавшаяся мне на глаза, — «К центру Земли» Верна. Предварительное впечатление. Мне она показалась лёгкой, я по ней бежала не спотыкаясь. Чтение доставило большое удовольствие.
Посмотрим отрывок.
Однако, когда я вошел в кабинет, я думал не об этих чудесах. Моя мысль была всецело поглощена дядюшкой. Он сидел в своем поместительном, обитом утрехтским бархатом, кресле и держал в руках книгу, которую рассматривал в глубочайшем изумлении.
– Какая книга, какая книга! – восклицал он.
Этот возглас напомнил мне, что профессор Лиденброк время от времени становился библиоманом; но книга имела в его глазах ценность только в том случае, если она являлась такой редкостной, что ее трудно было найти, или по крайней мере представляющей по своему содержанию какую-нибудь научную загадку.
– Ну, – сказал он, – разве ты не видишь? Это бесценное сокровище, я отрыл его утром в лавке еврея Гевелиуса.
– Великолепно! – ответил я с притворным восхищением.
И действительно, к чему столько шуму из-за старой книжонки в кожаном переплете, из-за старинной пожелтевшей книжки с выцветшими буквами?
Между тем профессорские восторженные восклицания не прекращались.
– Посмотрим! Ну, разве это не прекрасно? – спрашивал он самого себя и тут же отвечал. – Да это прелесть что такое! А что за переплет! Легко ли книга раскрывается? Ну, конечно! Ее можно держать раскрытой на любой странице! Но хорошо ли она выглядит в закрытом виде? Отлично! Обложка книги и листы хорошо сброшированы, все на месте, все пригнано одно к другому! А что за корешок? Семь веков существует книга, а не единого надлома! Вот это переплет! Он мог бы составить гордость Бозериана, Клосса и Пюргольда!
Рассуждая так, дядюшка то открывал, то закрывал старинную книгу.
Я не нашел ничего лучшего, как спросить его, что же это за книга, хотя она и мало меня интересовала.
– А каково же заглавие этой замечательной книги? – спросил я лицемерно.
– Это сочинение, – отвечал дядюшка, воодушевляясь, – носит название «Хеймс-Крингла», автор его Снорре Турлесон, знаменитый исландский писатель двенадцатого века! Это история норвежских конунгов, правивших в Исландии!
– Неужели? – воскликнул я, сколько возможно радостнее. – Вероятно, в немецком переводе?
– Фу-ты! – возразил живо профессор. – В переводе!.. Что мне делать с твоим переводом? Кому он нужен, твой перевод? Это оригинальный труд на исландском языке – великолепном, богатом идиомами и в то же время простом наречии, в котором, не нарушая грамматической структуры, уживаются самые причудливые словообразования.
Здесь мы ступаем на тропу чтения, окруженную книжными деревьями, урожай с которых богат: фолианты, инкунабулы, рукописные листы и даже глиняные дощечки. Кроны этих деревьев раскинулись над головой, и солнце косыми лучами падает на траву, отчего вокруг яркие пятна среди густых теней. Очень таинственное место! Читатели стоят возле деревьев и восхищённо рассматривают книги, то открывают их, чтобы рассмотреть страницы, то закрывают, чтобы полюбоваться на обложку и переплёт.
Духи здесь незаметные, но приятные. Они бестелесно кружат вокруг, чуть чётче объявившись только когда звучит имя еврея-книжника да скандинавского автора — эти имена знакомы, и тем не менее, непривычны. Возможно, они задержат чей-то взгляд.
Образы и эмоции героев заставили совершенно забыть о том, что некоторые из духов могут быть карликами со сморщенным носом и волосатыми ушами, то есть совершенно не думаешь о том, что нужно соблюдать восходящую звучность и т.п.
Идёшь по тропинке стремительно, потому что она прямая, не извивается и не раздваивается (так бы в случае, если б предложения автор писал длинно и запутанно). Самое длинное предложение написано логично и прозрачно: возглас -> объяснение причины (Лиденброк библиофил); дальше расшифровывается, что значат для него книги.
Логика всего отрывка очень хороша. Аксель здесь выступает в качестве не очень активного слушателя, но подталкивает Лиденброка постепенно добавлять новую информацию. Что это за книга, которая в эпизоде в центре внимания, становится понятно не сразу, но с каждой характеристикой Лиденброка мы всё больше о ней узнаём, видим её образ и, наконец, чувствуем её тайну. Можно сказать, что эпизод всё сильнее накаляет страсти, и вершина наступает тогда, когда Лиденброк произносит название древней рукописи.
Особые роли в этом отрывке играют восклицательные предложения, они повсюду, начиная от пассивной речи Акселя до вдохновенной — Лиденброка. Свойства их весьма замечательные. Они подчёркивают каждую фразу, сказанную восклицательно, создают ритм и повышают тон произведения до состояния «бодрого». Восклицания показывают, что герои тверды в своём отношении. Например, Аксель, хоть и не разделяет восторга Лиденброка, отвечает чётко, с чувством. Вот представить, как можно отвечать на такие фразы. Можно с неприятным пренебрежением, можно с леностью, но такие интонации не красят картину, они не для Акселя. Аксель, как помним, романтичный, и некая аристократичность в нём есть всегда.
Восклицательные фразы Лиденброка говорят о его восхищении и воодушевлении, особенно хороша вопросно-ответная форма в одном из его монологов.
Канцеляризмы в отрывке есть, и они использованы именно для того, чтобы придать эффект, который Нора Галь порицала: этакой важности и весомости. Например: «но книга имела в его глазах ценность только в том случае...» — но книгу он ценил только тогда...
«А каково же заглавие этой замечательной книги?» — как называется...
Всё-таки, если учесть ёмкость остальных фраз, их конкретность, вкрапления разговорного стиля, когда Аксель про себя отзывается о находке профессора как о «книжонке», не такими уж и тяжёлыми оказываются эти канцеляризмы. Учесть стоит и то, что перед нами два учёных, у которых в характере говорить весомо (но чаще, повторюсь, чётко и коротко).
Здесь есть повторы мысли, но это сделано для того, чтобы усилить эту мысль, например: «Что мне делать с твоим переводом? Кому он нужен, твой перевод?»
Действительно, когда перед тобой текст, написанный семьсот лет назад, повторить высказывание дважды стоит.
Лексика здесь большей частью употребительная. Коль скоро речь идёт об исландской книге, то мы встречаемся с понятиями скандинавской культуры, например, конунгами; есть несколько иностранных имён, а также кое-какие филологические высказывания. Но всё это понятно на уровне интуиции, да и не так сложно, и упор идёт на возраст книги, а всё остальное — одно из десятка маленьких чёрточек, которые создают настроение эпизода.
Здесь смело чередуется речь значимая, серьёзная, и просторечия. Например, «бесценное сокровище» стоит в одной реплике с глаголом «отрыл». Восклицание «фу ты!» соседствует с филологической справкой.
Таким образом, видим мы в этом отрывке следующее: лексика общеупотребительная, как и положено, здесь в достаточно большом количестве, в ней есть терминологические и эмоциональные вкрапления; построен текст логично, повторы смысла имеют свои причины, канцеляризмы есть, но тоже для создания образа. Фразы достаточно короткие и присутствует ритм.
Поэтому, думаю, я и изначально не ошиблась, когда отнесла текст в лёгкие.
Оценка: 25 Дата сдачи работы: 19.12.2014 Дата проверки: 19.12.2014
Комментарий: Я Вашу работу тоже отнесу в лёгкие) Прочитала с большим интересом и удовольствием. Замечательная курсовая получилась, как небольшое учебное пособие) Спасибо!
Карта сайта (с) Чжоули
Последние изменения:
17.11.2015